Часть I. Глазами очевидца: дети войны и золотое детство

Поколение детей войны интересно тем, что они – живые свидетели великой эпохи СССР. Для многих период невиданного доселе единения интересов граждан и власти стал воспоминанием, греющим душу. 

Сейчас распространено немало фейков, принижающих достижения советских людей. Но все же в печати появляются небольшим тиражом издания, в которых исторически верно отражается правда жизни советского периода. 

Одно из них –  альманах «С его начинается Родина…», изданный в 2018 году в рамках проекта «Эстафета памяти» Ярославской региональной общественной организации «Дети войны» (составитель Т.Н. Спиридонова, редактор Л.Е.Новожилова).

Лично меня привлек рассказ «Мое золотое детство» Тамары Александровны Пунько (Чижовой). Она –  яркий представитель ярославской журналистики, пришла в профессию по зову сердца за юношеской мечтой. В печати работала 30 лет, последние 14 предперестроечные трудилась в областной газете «Северный рабочий» в отделе промышленности, строительства и транспорта.  Немало сил отдала социально-экономическому развитию Ярославской области в свое время. Тамара Пунько – член Союза журналистов СССР (а теперь России) с 1977 года.  Закончила факультет журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова, лауреат премии всесоюзного конкурса «За экономию и бережливость» (Союза журналистов СССР) и победитель ряда творческих конкурсов.

В рассказе о советском детстве, которое пришлось на военные и послевоенные годы, она не делает акцент на трагичность этого периода, а подчеркивает оптимизм и романтизм этого поколения. 

С ее разрешения Российское сетевое издание «Первый национальный» печатает этот рассказ, чтобы читатели прониклись созидательным духом героической страницы нашей многогранной истории. Это редакционный вклад в борьбу с историческими фейками.

Мое золотое детство. Часть I.

Он шел по тропинке сквозь картофельное поле, и полы длинной шинели развевались по ветру. А мы с матерью стояли на крыльце и смотрели ему вслед. Так осенью 43-го ушел на фронт и из моей жизни отец Чижов Александр Иванович. Через два месяца пришла похоронка, в которой сообщалось, что красноармеец Чижов умер в госпитале от ран 28 ноября 1943 года. Посмертно награжден медалью «За отвагу». Под Витебском в Белоруссии шли тяжелые бои. Отцу было 33 года, мне – два с небольшим, и когда позднее я говорила, как отец уходил на войну, мама протестовала: «Ты не можешь этого помнить, тебе было всего два года». Но что нам известно о памяти и ее отборе?

Жили мы в двухэтажном деревянном доме на восемь квартир. В каждой -  по три семьи, кухня общая, коммунальная, с одной плитой, примусами, а позднее – керосинками. Здесь в тепле разрешались споры, разворачивались настоящие баталии из-за какой-нибудь мелочи. Одно слово – коммуналка. Здесь же узнавали новости, велись разговоры на самые разные темы. Помню, подсмотрела в щелку такую сцену: вечер, возле печки у открытой заслонки сидят молодые, в общем-то, женщины, при свете огня электричества не было, читают вслух «Анну Каренину» и на чем свет ругают ее матерными словами: «Бросила мужа, ребенка! Пожила бы, как мы, … такая!»

А жизнь была трудной, тяжелой. До войны никто из женщин не работал, занимались домом, детьми. Когда мужья ушли на фронт, жены и матери заменили их на заводах, на самых низших должностях и профессиях, ведь у домохозяек не было специальностей. Потом посыпались похоронки, и жены стали вдовами. Все знали друг друга, вспоминали своих Вань, Саш, Николаев, жалели детей, утешали. Это было настоящее вдовье братство. Довоенная жизнь казалась им раем, о котором они вспоминали с восторгом, болью, тоской.

Рубленый поселок

Колоритным местом был поселок (нынешняя Пятерка), где мы жили (Прим.ред. – района Ярославля с преимущественно домами частного сектора). Состоял он из потемневших от дождя бревенчатых домов.  С двух сторон были деревни, с одной – железная дорога, с противоположной, метров через пятьсот, – Леонтьевское кладбище. О поселке шла худая слава, было много шпаны. По ее количеству и художествам наши соперничали с красноперекопцами. По ночам иногда просыпались от цокота копыт, выстрелов, криков. Это конная милиция несла свою нелегкую и опасную службу. В темное время суток находиться на улице было опасно. Раздевали до белья. Но мы жили спокойно: своих не трогали. Впрочем, через несколько лет вся шпана куда-то подевалась.

Наше с мамой окно выходило на запад, и по вечерам я с удовольствием смотрела, как заходит солнце. Тогда улица Белинского была западной границей поселка. Летом прямо через дорогу колосилась рожь с васильками, зимой сверкали на солнце сверкающие сугробы. Сейчас таких не увидишь.

Вдоль железной дороги после войны лежала военная техника – металлолом для ярославских заводов. Были здесь пушки, ружья, машины, танки. Попадались и снаряды. Несмотря на запрет, мальчишки баловались этими «игрушками», были случаи подрыва.

После войны по домам ходили нищие. А так как по старой довоенной привычке двери не запирались, то они свободно входили в квартиры. Помнится, меня очень пугал один такой попрошайка – здоровый рыжий мужик. Если на столе лежал хлеб, он его забирал. Чаще же стол был пуст. Нищий наметанным глазом осматривал помещение и поворачивал оглобли. Со временем нищих не стало.

По утрам мы просыпались от криков молочниц. Они приходили в поселок со станции Приволжье. «Молоко, топленое молоко!», – зазывали они покупателей. Молоко было настоящее, коричневое от пенок и масла. Вкуснее я больше никогда ничего не пила. Потом и молочницы пропали, так как ввели налоги на всякую живность в хозяйствах, держать скот стало невыгодно. Налоги задушили даже деревенские сады, так как повсеместно вырубались яблони.

Жизнь в поселке начиналась с заводских гудков. Подавал свой голос автомобильный завод, другие предприятия. Цепочка работяг тянулась к железной дороге. Нужно было перейти через рельсы, что было небезопасно. Поезда ходили часто. После смены цепочка тянулась обратно. Малышня встречала своих кормильцев далеко от дома. Каждому что-то перепадало перекусить. Рады были и куску хлеба. 

Была у наших родителей и «светская» жизнь. Как только просыхала земля, перед домом вытаптывался «пятачок». Вечерами сюда высыпало все свободное от работы население, то есть вдовы. Мужчин наперечет. Обязательно была гармошка. Уж какие забористые частушки под нее заделывали! Кто кого переплюнет! Состоялись и танцы. Помнится, был один танцор, звали его Федор. В галифе, сапогах, гимнастерке. Плясал он вдохновенно, хлопал себя с размаху по груди, сапогам. И непременно оказывал внимание какой-нибудь бабенке. Из-за этого бдительная жена его устраивала прилюдно скандалы. Не ему, а бабенке.  Доходило до драки. Для зрителей это было развлечение, скрашивающее их постную жизнь. Лукавый Федор на другой день избирал другую вдовушку. Скандал повторялся. Всем было весело. Наверное, бывший фронтовик понимал, как истосковались бабы по простому мужскому вниманию, и охотно им подыгрывал.

Немец

После войны Рубленый поселок стал быстро меняться. И способствовали этому пленные немцы. Их пригоняли строем, и они возводили двухэтажные кирпичные дома. Сейчас на Пятерке есть целый квартал таких домов между улицами Белинского и Жукова. Моя подруга-одноклассница до сих пор живет в одном из них, он крепкий, капитальный.  Заменить бы только в таких зданиях деревянные лестничные пролеты на современные…  Есть подобные дома и в других местах Ярославля. Они архитектурно выделяются: типичные немецкие особняки, каких много в небольших городках Германии. Волею судеб мне пришлось пять лет жить в таком городке с красивым названием Стендаль. Там у меня и сын родился.

Напротив нашего дома пленные строили двухэтажное общежитие. Не знаю, как к другим, но к нам в перерывах заходил один молодой красивый немец. Как говорится, типичный ариец. Вижу его как сейчас: волосы русые, глаза большие голубые, высокий. Таких часто увидишь в документальных фильмах о войне, особенно о начальном ее периоде, когда завоеватели победно шли по нашим просторам. Как изъяснялись между собой моя неграмотная мать и этот поверженный сверхчеловек, не знаю. Но мама, у которой погиб муж, пропал без вести под Севастополем младший брат Алексей, попала под воинский состав младшая сестра Александра – стрелочница на станции Всполье, несколько лет был в плену брат отца Виктор, она жалела этого солдата-арийца.

–  Вот ведь его тоже погнали на войну, а у него двое детей… – сочувствовала она

Воистину – «умом Россию не понять». Наверное, мама делилась с немцем и хлебом, а он в ответ вырезал из поленьев деревянных пляшущих человечков. Дернешь за веревочку, и игрушка отвечает. Долго еще я утешалась этими человечками. Кроме них игрушек не было. Какой-то ненависти, неприязни к пленному я не испытывала. Мы, дети войны, не понимали тогда, какое национальное бедствие испытывает наша страна, какую трагедию переживает. Мы жили в этой трагедии, варились в ее соку. Считали ее нормальной. Понимание пришло позднее.

Родословная

Происхождение мое самое что ни на есть рабоче-крестьянское. Мать была родом из-под Мологи (Прим.ред. – город, затопленный Рыбинским водохранилищем), из деревни Костяново. Ее отец, мой дедушка Василий, сорок лет жил в Питере, зимами ходил туда на отхожий промысел, работал переплетчиком в типографии. Пролетариат! Летом возвращался в деревню на полевые работы. Основная нагрузка по дому и хозяйству ложилась на плечи бабушки Лукерьи. Мама говорила, что у них было две коровы, подтелок, лошадь, свиньи, всякая птица. При этом часто сетовала: «Не отдали меня замуж за Николая Голубева. Мы были бедные…» Стало быть, деревня жила неплохо, сытно. В Мологу ездили на ярмарки, очень они там были знатные. 

После революции в Питере дед Василий вернулся домой в шапке с красной лентой наискосок. Организовали колхоз, отвели туда скотину, дело не пошло, настал голод, разруха. Закрыли дом, раздали за лукошко яиц иконы под виноградом (их у бабушки Лукерьи был целый угол) и переехали в Ярославль. Дедушка Василий и бабушка Лукерья жили у сына Алексея. Его – единственного мальчика в семье – выучили. Он работал до войны в школе учителем русского языка и литературы (в войну пропал без вести под Севастополем).

Мама ютилась отдельно на разных квартирах.  В Ярославле она и встретила отца. История его была схожей с маминой. Жила их семья где-то в Поволжье. Четыре брата Чижовых вступили в колхоз «Новая заря» (название написано на сохранившейся фотографии). Хозяйство, как водится, развалилось. Семью раскулачили, дом взяли под школу, а всех Чижовых отправили в ссылку на самый край света – в Анадырь. С этапа два брата – Александр и Виктор – бежали и, помыкавшись год-другой, осели в Ярославле. Виктор был хорошим портным по мужскому платью, Александр работал в отделе снабжения на ЯЭМЗ (тогда завод назывался как-то по-другому). Отец был мастеровым. Сделанная мебель еще долго служила нам с мамой после войны. Фасонистый комод, сундучок под красное дерево, тумбочка, стол, табуретки. Из всего этого наследства сохранилось одно зеркало, большое, почти в полный рост. Удивительно, но за девяносто лет оно не рассохлось, но стекло мы меняли. Хорошие были клея, хорошая работа! Еще у отца была гармонь, «хромка» (Прим.ред. – русская двухрядная ручная гармоника). Любимая песня – «Они ехали молча родной стороной, по широкой украинской степи…». Гармонь не сохранилась.

Мать закончила всего один класс церковно-приходской школы. Несмотря на это, разговор ее был сочным, насыщенным разными поговорками. Вот некоторые: «Ворон ворону глаз не выклюет», «Рука руку моет», «Сухая ложка рот дерет», «На чужой каравай рот не разевай», «Своя воля в большую неволю заведет». Особенно мне нравилась поговорка: «Посулиха Недавахе – родная сестра».  Это о тех, кто пообещает что-то и не выполнит.

В коммунальных баталиях мать всегда одерживала верх. У нее была своя тактика и стратегия. Она выдумывала такую правдоподобную ложь, что у соседей от возмущения глаза на лоб лезли. Да. С Клавдией лучше не связываться. Перепадало и мне. Я как маленький правдолюб начинала за кого-нибудь заступаться. Звучала еще одна поговорка: «Две собаки лаются, третья – не подставай».

Продолжение. Часть II Глазами очевидца: дети войны и золотое детство 

Тамара Пунько

Фото из архива автора

Российское информационное агентство «Национальный альянс» 

Еще на эту тему:

«Белые воротнички». А был ли заговор?

История и люди: Объединенный совет трудовых коллективов Приднестровья

К истории средств массовой информации Приднестровья

Грузинскую агрессию остановили честно

Ветеран ракетно-космической отрасли об уроках истории и реальности

Целина в жизни «детей войны»

Учредительный съезд Объединенной аграрно-промышленной партии России

Как привлекают инвесторов китайцы: секрет профессора Пан Давэя

Константинов Григорий Ефремович, народный депутат Верховного Совета РСФСР.

Оленевод

Серия «Очевидец»:23 года назад появилось Народное ополчение ПМР